отпустил из упряжки старую собаку. Но она каждое утро вставала на свое место в упряжке и бежала вместе со всеми. Вот таким стал и я: утром хочется идти в школу.

Нас окружили восьмиклассники. Подняли шум. Только Алмаз стоял в стороне, какой-то отчужденный, мрачный…

* * *

Мне вспомнился недавний случай. Алмаз тогда сказал: "Учитель, в театре идет опера с участием московских певцов. Можно классом сходить на нее…"

Мысль мне понравилась, и я тут же объявил о культ-походе, не согласовав свое решение с директором. Однако ребята встретили мое предложение без особого энтузиазма. В опере, как я понял, никто и никогда из них не бывал. Да я и сам слушал оперу всего лишь два раза.

Этим же днем я решил поехать в театр, договориться с администратором о билетах.

— Деньги перечислением или наличными? — спросил он.

— Извините, я не понял?

— Деньги за билеты?.. Будете платить в кассу или перечислит бухгалтерия интерната?

У директора школы, в кабинет к которому я пришел поговорить о деньгах, находился завуч — Алтынтадж. Увидев меня, он подернул губой, на которой виднелся шрам.

— Зайдите потом ко мне, — сказал он, — есть серьезный разговор.

— Хорошо, — согласился я.

Директор пригласил меня сесть. Подал пиалу с чаем.

Не успел я из нее отпить, как Алтынтадж огорчил меня вопросом:

— Вы хоть знаете, что творится у вас в классе?

Я чуть не поперхнулся.

— А что случилось?

— И он спрашивает… Классный руководитель! Классный руководитель, как чабан, должен знать все, что творится в отаре! Говорил я Адаму Гуловичу, что рано еще ему возглавлять стадо… Козел — вожак — сам еще плутает в барханах. — И завуч ехидно засмеялся.

Директор одернул его:

— Алтын!

Завуч почесал шрам на губе и умолк.

— Вчера Алмаз Сеидов не был на занятиях, — добавил директор.

— Может быть, заболел, — попробовал я защитить ученика.

— Но его не было и в спальном корпусе, — прервал меня завуч. — А ведь мы вам платим зарплату как руководителю класса.

Я с трудом удержался, чтобы не ответить ему грубо.

Директор приподнял руку и попросил:

— Алтын, давай послушаем Чарыева. Ты с каким делом, Байрам?

Мог ли я теперь говорить о деньгах для театра? Поймут ли? Не засмеют ли? Потому как был ли этот Алтынтадж хоть раз за всю жизнь в опере? На базар, наверное, в день по два раза ходит. А опера?.. Бай-баё! — темный лес.

— Ну, сынок, — снова обратился ко мне директор, — я слушаю.

— Я пришел к вам, чтобы посоветоваться насчет Адама Гуловича… Трудно ему без школы… Ребята его любят очень. Не такой уж он старик, мог бы помогать нам чем-то…

Завуч съязвил:

— Например? Оперу смотреть?.

Показалось, кто-то сдавил мне горло. Превозмогая себя, я ответил:

— Он мог бы заведывать кабинетом.

— Но там есть люди, не увольнять же их.

— А нельзя дать несколько часов по литературе?

— Лишних нету, — воспротивился завуч. — Отдашь свои?

— Если надо…

— Вот так и каждый: заговори о деньгах, сразу вспоминают, что у пропавшей овцы курдюк большой.

Одним словом, разговора не получилось, а билеты надо было выкупать.

Домой я пришел сердитый. За обедом молчал.

— Как с театром? — спросила мама.

Я рассказал о случившемся.

— А ты слово ребятам дал? — уточнила она.

— В том-то и дело. Первое слово классу. Ты бы видела, как они готовятся. Только и разговоров: опера, опера, опера!

В этот день спать лёг рано. Но среди ночи проснулся, вышел во двор. Огромная луна поднялась над городом, у соседей шумели гости.

За завтраком я предложил:

— Мама, что, если я пока возьму часть тех денег, что мы отложили на костюм? Купим его попозже.

Мама ничего не сказала, только глубоко вздохнула. Расстроенный, я отложил ложку. Ну конечно, мне бы пора оказывать дому помощь, а я хочу взять с трудом накопленное.

Я взял отцовскую папку и направился к калитке. Тут мне на плечо легла рука матери.

— Сынок, — сказала она, — на, возьми деньги. Папа тоже бы так сделал.

Губы её дрогнули…

* * *

Походом в оперу ребята были очень довольны.

У директора по этому поводу состоялся разговор. Меня упрекнули в самоуправстве, но обещали компенсировать деньги.

— А на поступок Алмаза Сеидова как вы реагировали? — спросил Алтынтадж.

— Как? Вызвал его и прочел ему мораль.

— Как наказали?

— Никак.

— Почему? — вскинулся завуч.

— Потому что он был у Гуловича и задержался: помогал ремонтировать курятник.

Директор вышел из-за стола, сел на стул рядом со мной.

— И действительно, как себя чувствует наш пенсионер?

— Говорят, хорошо, — отозвался вместо меня завуч.

— Говорят? А сами не бывали у него?

— Теперь не знаешь куда идти — одни в оперу бегают, другие курятником занимаются… Каждый находит себе дело…

— Не привык он сидеть без дела, вот и решил завести кур.

— Пенсии не хватает? Жена ковры ткет, сестра — кандидат.

В комнате наступила тишина.

— Хорошо сделал ваш Сеидов, — похлопал вдруг директор меня по плечу. — Слышал я про этих кур — он хочет разводить их для школьных зооуголков. А о делах в классе вам, Байрам, все же надо знать. Что касается театра… Надо бы сходить всей школой. Вы слышите, Алтын Таджиевич, к вам обращаюсь… А теперь куда планируете? — повернулся он ко мне.

— В Геологический музей.

— А потом?

— В гости к нашему старому учителю.

— Удобно ли это?

— Ребята очень просят.

Завуч зло зашелестел бумагами. Но я его уже не боялся — рядом был директор, который все понимал и все судил справедливо.

— Только в свободное от занятий время. А теперь — идите.

Я молча встал и пошел к двери. И вдруг слышу брошенное в догонку:

— А за оперу — молодец!

* * *

Как-то мы с Адамом Гуловичем сидели в кабинете литературы. Старый учитель долго смотрел на портреты классиков, развешанные по стенам, задумался:

— Ой, джан яшули[7],— позвал я, — какая мысль не дает вам покоя?

— В республиканской библиотеке часто бываешь? — ответил аксакал вопросом.

— После университета не заходил.

— А я к старости совсем с ума сошел — на книги набросился. Пушкиным увлекся. Он, оказывается, был еще и великий педагог. Гоголя воспитал. Составлял ему список книг, рекомендуя их прочесть.

— Пушкину, яшули, было легче: у него воспитанником был Гоголь. А у меня Аширов. Пишет, точно пьяная ворона по бумаге прогулялась. То резвый, как жеребенок. А то молчит, что твой сыч. Иногда вижу, такое готов сказать — бомба, да и только. Трудный парень, ох трудный…

Гуль-ага потер затылок, закашлялся, вынул маленькую тыквочку, в которой хранил нас[8],